Это было очень давно, почти сто лет назад. В 1924 году в Париже появился новый еженедельный журнал на русском языке для широкой публики – «Иллюстрированная Россия» (La Russie Illustrée) – по типу дореволюционных, столь привычных русским эмигрантам еженедельных иллюстрированных литературно-художественных журналов. Основателем и главным редактором его был известный московский и петербургский журналист Мирон Петрович Миронов, в 1931 году журнал возглавил популярнейший русский писатель Александр Иванович Куприн, а в редколлегию на всем протяжении существования журнала, вплоть до 1939 года, входили И.А. Бунин, З.Н. Гиппиус, Б.К. Зайцев, Д.С. Мережковский и И.С. Шмелев. Авторами «Иллюстрированной России» был весь цвет писательского цеха Парижа – от Саши Черного и Тэффи до Алексея Ремизова и Ирины Одоевцевой, лучшие художники (К. Коровин, А. Яковлев, И. Билибин, А. Бенуа) создавали обложки журнала, работали над его оформлением.
Из номера в номер на страницах журнала отражались панорама жизни русского зарубежья, литература, культура, события в мире и, конечно, в России. «Во дни торжеств и бед народных» «Иллюстрированная Россия» звонила во все колокола, а большие русские праздники отмечала вместе со своими читателями как когда-то на родине – с соблюдением традиций, обычаев, стремясь сохранить и передать молодому поколению все, что знало, помнило, чем свято дорожило старшее поколение эмигрантов. На журнал подписывались почти в каждой семье, его передавали из рук в руке, «зачитывая до дыр» – он стал еженедельной радостью, всегда давал повод для интересных разговоров, воспоминаний, как мог, поддерживал изгнанников на чужбине. Но, конечно, самыми яркими, насыщенными, интересными были выпуски пасхальных и рождественских номеров – светлые, нарядные, окрашенные добрым юмором – их ждали с особым нетерпением.
Давайте посмотрим, каким был журнал «Иллюстрированная Россия», родившийся почти сто лет назад. Он не устарел и сегодня – и если его начинаешь читать, то трудно оторваться. Журнал создавался вдали от родины, в изгнании, эмигрантами и для эмигрантов – необыкновенными людьми, помнившими родство свое.
Конечно, в журнале были традиционные разделы, но первой и обязательной стала литературная страница, где известные писатели публиковали свои новые рассказы, очерки, главы из еще неизданных романов.
Это и удивительный очерк Куприна, написанный в форме письма главному редактору «Иллюстрированной России», своеобразное обращение к эмигрантам, истосковавшимся по родине. И грустный рождественский монолог Георгия Иванова о поездке к другу в Новоржев Псковской губернии, о непростом путешествии в почти фронтовых условиях. О встречах с прошлым в некогда милом и благополучном провинциальном городке, о трагических судьбах его обитателей...
В первом, Рождественском номере журнала за 1937 год был опубликован отрывок из заключительной главы романа Ивана Алексеевича Бунина «Жизнь Арсеньева». Ко дню присуждения писателю Нобелевской премии в 1933 году, книга уже была завершена, но не полностью издана, а ее финальные главы печатались в «толстом» журнале «Современные записки». Впоследствии Бунин считал, что его признание шведскими академиками было связано, прежде всего, с «Жизнью Арсеньева», хотя, работая над книгой до последнего дня сомневался «можно ли рассказать, что такое жизнь?»
У меня сохранилась до сих пор та тетрадь в коричневом сафьяне, что она купила мне в подарок из своего первого месячного жалования: в день, может быть, самый трогательный за всю ее жизнь. На заглавном листе этой тетради еще можно прочесть те немногие слова, что она написала, даря ее мне, – с двумя ошибками, сделанными от волнения, поспешности, застенчивости…
Недавно я видел ее во сне – единственный раз за всю свою долгую жизнь без нее. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но в лице ее уже была прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда.
«Как воскреснут мертвые? И в каком теле придут?
Сеется в тлении, восстанет в нетлении;
Сеется в немощи, восстанет в силе;
Сеется тело душевное – восстает духовное».
Отделом журнала «Литературная неделя» руководил известный критик Георгий Викторович Адамович – без внимания не оставалась ни одна новая книга, ни одно новое имя. Январский номер «Иллюстрированной России» 1930 года подводит итог 1929-го. «Литературная неделя» выносит в заголовок загадочное название: «10 л.с.» – оказывается, это роман Ильи Эренбурга, вышедший в СССР, а «л.с.» – лошадиные силы, и посвящен роман автомобилю! А дальше Адамович рассказывает о присуждении Нобелевской премии Томасу Манну за роман «Будденброки» и рассуждает о возможных будущих претендентах на нобелевский Олимп от России:
Ни разу ни один русский не был нобелевским лауреатом, – хотя никто нашей литературе не может отказать в мировом «престиже». Говорят, до революции в Швеции опасались задеть или обидеть русское правительство: среди писателей ему угодных и приятных не было подходящих кандидатов, а присуждение премии Толстому было бы похоже на политический акт. Теперь положение усложнилось еще боле. У советской России – Горький, у эмиграции Мережковский, Бунин… Кому бы из них премию не дали, противоположная сторона будет возмущена.
Особенно обижаться русским писателям, однако, не приходится. В утешение им достаточно вспомнить, что в Стокгольме не признали достойным премии величайшего из скандинавов, единственного из них, кто имеет всемирное значение и всемирную славу – Ибсена. Очевидно, тамошние академики – люди капризные и с их причудами считаться невозможно.
Литературную критику дополняла и страничка «Книжная полка». Трибуна для отзывов о книгах была открытой.
Поэт и прозаик Михаил Александрович Струве много и успешно печатался в изданиях эмиграции, публика его хорошо знала – с начала 1920-х он выступал на литературных и благотворительных вечерах, входил в объединения молодых поэтов и писателей. Учеба в С.-Петербургском университете, юность, прошедшая на берегах Невы, навсегда остались в его сердце…
Смотри, дружок, как низко ходят тучи,
Как по панели высохшие листья
Влекутся ветром пыльным и холодным,
На перекрестках синий чад жаровень,
И крупные трещат в огне каштаны –
Зимы парижской образ неизменный.
Скорей домой, к горячему камину,
К беседе мирной в трубочном дыму.
А я тебе хочу сказать о зимах,
О вечерах и о другом, что было
Покуда позволяет наша память.
А наше сердце сладкими слезами
От каждого дрожит прикосновенья
От каждой ласки северного ветра…
В 1920-е годы на страницах «Иллюстрированной России» печатались и небольшие произведения советских писателей, в том числе В. Катаева, И. Бабеля, Б. Пильняка, М. Булгакова, К. Федина и многих других.
А отдел сатиры и юмора «Бумеранг» возглавлял в журнале Саша Черный. Не было номера, в котором читатель не нашел бы фельетона, юмористического рассказа, карикатур, дружеских шаржей… Саша Черный любил своих авторов, хохотал вместе с ними над новыми работами и с удовольствием представлял их публике. Что греха таить, не все читатели и не сразу понимали, где написано всерьез, а где – шутка, пародия это или розыгрыш. Возможно, так случилось и с Путеводителем по Европе и ее окрестностям «Кук для эмигрантов» – ведь постоянные читатели всегда обращали особое внимание на советы и рекомендации журнала! Тем не менее, Путеводитель пользовался большим успехом, в нем содержалась масса полезных наблюдений!
Территория. Европой называется часть света, не занятая еще Советами. Она состоит из Антанты, Германии и Локарно. Большая часть европейских городов выстроена специально для конференций и дружественных интервью первых министров.
Население. Население Европы состоит из эмигрантов и отчасти из европейцев. Европейцы так любят эмигрантов, что никуда их не отпускают. Кроме перечисленных категорий, население Европы составляет также и Пешехонов, который сам себя спрашивает, почему он не эмигрант.
Климат. Климатические условия в Европе неодинаковы и качества их находятся в прямой зависимости от визы, и, в особенности, от валюты. При наличии обеих указанных данных даже туманный Альбион сходит за лучезарную Ривьеру.
Питание. Европейцы едят разное. Англичане едят ростбиф, итальянцы макароны, французы лягушек, немцы – эрбацы, кто к чему привык, словом. Эмигранты питаются воспоминаниями, которые очень дороги.
и т.д.
Этот необыкновенный балет-шутка был написан Надеждой Александровной Тэффи специально для вечера писателей и ученых в Париже в Старый новый год – 13 января 1928 года. Замечательна ремарка автора в конце программки: «Вещь глубоко драматическая. Особ нервных перед вторым актом просим уйти из залы, во избежание паники».
Внимательно изучив состав действующих лиц и исполнителей, назначенных автором, заранее начинаешь смеяться, а содержание балета-пантомимы даже отступает на второй план! Ведь в спектакле были заняты С. Яблоновский и М. Осоргин, Дон-Аминадо и А. Ладинский, А. Куприн, Б. Зайцев, профессор Сперанский, Н. Берберова… Однако балет не был немым! Полностью текст либретто, с репликами и диалогами всех персонажей, озвучивала знаменитая русская артистка Екатерина Николаевна Рощина-Инсарова.
В «Иллюстрированной России» рассказы и фельетоны Тэффи печатались постоянно. Она любила и знала эмиграцию, была невероятно наблюдательна и остроумна, и ее «правдивые» истории расходились на цитаты. В 1927 году вышел сборник рассказов Тэффи «Городок» – смешные и грустные, а временами и пронзительные картины жизни русской колонии в Париже:
…Это был небольшой городок – жителей в нём было тысяч сорок, одна церковь и непомерное количество трактиров.
Через городок протекала речка. В стародавние времена звали речку Секваной, потом Сеной, а когда основался на ней городишко, жители стали называть её «ихняя Невка». Но старое название всё-таки помнили, на что указывает существовавшая поговорка: «живём, как собаки на Сене – худо!»
Жило население скученно: либо в слободке на Пасях, либо на Ривгоше. Занималось промыслами. Молодёжь большею частью извозом – служила шофёрами. Люди зрелого возраста содержали трактиры или служили в этих трактирах: брюнеты в – качестве цыган и кавказцев, блондины – малороссами.
Женщины шили друг другу платья и делали шляпки. Мужчины делали друг у друга долги.
Кроме мужчин и женщин, население городишки состояло из министров и генералов. Из них только малая часть занималась извозом – большая преимущественно долгами и мемуарами. Мемуары писались для возвеличения собственного имени и для посрамления сподвижников. Разница между мемуарами заключалась в том, что одни писались от руки, другие на пишущей машинке.
Жизнь протекала очень однообразно...
Аминад Петрович Шполянский – Дон Аминадо, поэт и прозаик, по словам И.А. Бунина, «один из самых выдающихся русских юмористов, строки которого дают художественное наслаждение».
ПРЕДПРАЗДНИЧНЫЙ БЛОКНОТ
1
Голубь, переночевавший в конюшне, не становится наутро лошадью.
Исключение сделано только для русских эмигрантов в отношении Франции.
Парижанами не рождаются, а делаются.
Для этого нужно:
Во-первых:
– Чтобы в 1814 году страшные платовские казаки жгли костры в Елисейских полях.
Во-вторых:
– Чтобы Иван Сергеевич Тургенев жил в Буживале.
В-третьих:
– Чтоб мосье Троцкий, он же Антид-Отто, пил свой неизменный кафе-натюр в монпарнасской «Ротонде».
В-четвертых:
– Чтоб Алданов написал «Девятое термидора».
И в-пятых:
–Чтоб сто тысяч неизлечимых пациентов доктора Фритьофа с огорчением предпочли граненые флаконы Гэрлэна непревзойденному бальзаму Ильича.
Девять лет назад неопытный русский эмигрант был искренне поражен.
Он честно думал, что, так как Париж – это город-светоч, то в такой большой праздник, как праздник Рождества, все порядочные парижане должны собираться в кружок на площади Согласия и читать друг другу вслух Историю Великой французской революции, по Мишле или по Олару.
Или, в крайнем случае, относить цветы на могилу Марии Башкирцевой.
Но когда, к удивлению своему, он увидал, что они только целуются, пьют аперитивы и танцуют, то он готов был накинуться на кассиршу и потребовать деньги обратно...
2
Но девять лет прошли недаром.
Мы осели, окрепли, обросли жизнерадостным французским бытом и, сами того не замечая, постепенно примирились с мелкобуржуазной психологией Жанны д'Арк.
Кто поверит, что на заре нашей туманной беженской юности, в ту смутную эпоху, когда отправленная нами последняя посылка «Ары» была полностью съедена в советской таможне, несмотря на протесты Учредительного собрания, гастролировавшего на Рю-д-ля-Помп...
В то далекое время, когда соблазны нэпа погружали в вертиж и наиболее стойкие головы...
Одним словом, в те давно миновавшие дни, когда, имея какой-то подозрительный паспорт смущенных народов, мы действительно не знали – что начать, ложиться спать или вставать...
Так вот, кто поверит, что нам, способным пропить в один вечер трехмесячное жалованье, нам казалось... что веселье, бодрость и жизнерадостность являются пределом святотатства и тройным апогеем смертных грехов?!
В яркий, солнечный день мы проходили, понурив голову, по самой теневой стороне Елисейских полей, озираясь и завидуя, желая и не смея.
При слове – Мистангэт – мы готовы были шептать заклинания против нечистой силы...
И все только потому, что Мистангэт была Мистангэт, а не Неточка Незванова.
Но с тех пор мы многое поняли.
Поняли мы и то, что сантиман это одно, а сантим это другое, и что под бешеные звуки самого ненасытного негритянского джаза можно оставаться верным сыном родины, и что кто не улыбается, тот не живет...
3
Поэтому условимся раз и навсегда:
– Мы парижане и, несмотря на все, роскошно фланируем по большим бульварам, жадно упиваясь запахом каштанов и ароматом парижских фиалок, невзирая на то, что фиалки цветут в марте, когда небо зеленое, а жаровни с каштанами дымятся в декабре, когда небо далекое, высокое и серое...
И поэтому, когда проходят праздники, мы уже не угрызаемся, а просто веселимся и такой откалываем чарлстон, словно у нас дома не социальная революция, а рождественский гусь с яблоком!
Но это ничего...
Последние могикане человеческого легкомыслия живут только в департаменте Сены и Уазы!
Французский календарь построен по канонам Юлиана, но парижское Рождество сочинил старик Гаварни для минидеток, школьников и для ста тысяч бездомных, у которых только и есть что застенчивая ссылка на 14-й год, на шелковый фуляр Тургенева да на кафе-натюр в «Ротонде»...
1927
Пояснения:
Жюль Мишле, Альфонс Олар – французские историки, специалисты по Великой французской революции. Мария Башкирцева – художница, автор «Дневника АРА» – Американская администрация помощи (создана для оказания помощи странам, пострадавшим в первой мировой войне; в 1921 в связи с голодом в Поволжье действовала на территории РСФСР.
Мистангэт – звезда Мулен Руж, певица.
Минидетки – парижанки, служившие в модных ателье и в обеденный перерыв заполнявшие улицы и кафе, чтобы выпить кофе и перекусить; Французская Академия не признала жаргонное слово «минидетки», и тогда «минидетки» и студенты вышли на демонстрацию, сопровождавшуюся сожжением чучела «академика».
В разные годы, начиная с первых номеров, журнал «Иллюстрированная Россия» никогда не забывал о детях. Для них всегда была приготовлена новая сказка, веселые истории в картинках, занимательные загадки и викторины.
Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг) – прозаик, журналист, поэт, получивший широкую известность как автор популярных лирико-сатирических стихотворных фельетонов. Замечательные произведения написаны им и для детей, в том числе «Живая азбука» и «Дневник фокса Микки». «Дневник» печатался в «Иллюстрированной России» по главам в 1924–1925 годах , а в 1927 книга увидела свет.
Моя хозяйка Зина больше похожа на фокса, чем на девочку: визжит, прыгает, ловит руками мяч (ртом она не умеет) и грызёт сахар, совсем как собачонка. Всё думаю — нет ли у неё хвостика? Ходит она всегда в своих девочкиных попонках; а в ванную комнату меня не пускает — уж я бы подсмотрел.
Вчера она расхвасталась: видишь, Микки, сколько у меня тетрадок. Арифметика-диктовка-сочинения... А вот ты, цуцик несчастный, ни говорить, ни читать, ни писать не умеешь.
Гав! Я умею думать, — и это самое главное. Что лучше: думающий фокс или говорящий попугай? Ага!
...
Зина собирает свои книжки и мяучит. Братец ее лежит в своей колясочке перед клумбой и визжит, как щенок. И только я, фокс Микки, кашляю, как человек, скромно и вежливо: у меня бронхит. Пусть, пусть собирается. Ни за что я в Париж не поеду. Спрячусь у коровы в соломе – не разыщут. Ну, что там в Париже, подумайте? Был один раз, возили к собачьему доктору. Улиц – миллион, а миллион – это больше, чем десять. Куда ни посмотришь: ноги, ноги и ноги. Автомобили, как пьяные носороги, летят, хрипят – и все на меня!.. Я уж Зининой юбки из зубов не выпускал. Цепочка тянет, намордник жмет. Как они могут жить в таком карусельном городе!..
Третью неделю живу в Париже, 16, рю д’Ассомпсион, телефон Отей 12–37. Третий этаж направо. Кордон, силь ву пле! Вы бы меня и не узнали: лежу у камина на подушечке, как фарфоровая кошка. Пахнет от меня сиреневым мылом, сбоку зеленый галстук. На ошейнике серебряная визитная карточка с адресом… Если бы я умел говорить, украл бы франк и купил себе манжетки.
«Иллюстрированная Россия», как и все аналогичные журналы во все времена, включала и самые обычные, «житейские» темы – для молоденьких барышень и респектабельных дам, сообщала о светских вечеринках и балах, рекламировала русскую икру и папиросы, размещала объявления для желающих познакомиться…
Жизнь эмиграции, казалось, шла спокойно и обыденно, но со страниц журнала никогда не исчезала одна тема, проявляясь в самых разных материалах – тема далекой родины…
Еще один год нашего изгнания ушел в забвение… Еще одна страница истории перевернулась. И мы, кто с робкой надеждой в сердце, кто с тоскливой безнадежностью, встречаем на чужбине еще один Новый год…
Мы уже потеряли счет зимам, которые проводим вдали от родных очагов, от родного снега, от родных полей. Но от этого наше Рождество в изгнании становится для нас еще значительнее и трогательнее.
Там, на далеких просторах занесенной снегом России, наши родные и близкие не имеют возможности праздновать Рождество и радоваться тихому свету елочных огней. Так было в 1919 году и в последующие годы, когда преследования веры в России были жестокими. Но русская стихия, это неистребимое стремление к возвышенному, светлому, мирному оказалась сильнее богоборческой власти. Верою и любовью победил русский человек.
Снова зажглись по лицу земли русской бесчисленные елки. Вновь окружили их с пением рождественских гимнов счастливые дети. Из далекого прошлого вернулся русский Дед-Мороз, такой же румяный и веселый, как прежде.
Булонь, Со, Кламар и Медон, Ганьи, Ванв, а еще Севр, Шартр и Руан, Лион, Виши и далекий Южин… Огромным было русское рассеяние и всюду – в маленьких деревушках и крупных городах под Новый год и в русское Рождество горели свечи и разноцветные огоньки праздничных елок. В землячествах, обществах, приходах устраивались вечера, любительские спектакли, концерты и, конечно, детские утренники с непременным Дедом- Морозом… Каким же радостным и торжественным было русское Рождество! С детства оно у каждого осталось в памяти.
Вот счастливые, кто убирает елку! Но и те, кто дожидается, тоже счастливые. Долго их не пускают, а уж когда откроют двери, точно царские врата отверзлись. Дети даже останавливаются на пороге, такое сияние, струение тепла и света, смешанный запах елки, тающих свечей, свежести…
Ангел водружен на верхушке, легкий и невинный подмалеванный картонаж, но летит куда надо, над древом и комнатой. А внизу, сбоку на столике подарки: Глебу краски и кисточки, Лизе ноты, Соне-Собачке платьице. И неизвестно почему, но в тон этих волшебных дней все вокруг елки хохочут и радуются, ...
Младенец рождается и приходит. Сквозь вековой сон и тьму на мгновение просыпается мир, улыбается.
Б.Зайцев
Евгений Тарусский
Со звездою
На рю Дарю сияет храм огнями…
Кругом него, в саду стоит народ…
Под серыми чужими небесами
Рождения Христа благоговейно ждет…
Молчит толпа. Сияют ярко свечи.
Возносит хор молитвы к небесам.
В Святую ночь замолкли споры, речи –
Внимают все божественным словам.
А хор поет о «славе в вышних к Богу»…
А хор поет «о мире на земле»
И каждый молится, забыв свою тревогу,
И расправляются морщинки на челе…
Весь в черном, в клобуке, с седою бородою
У алтаря стоит старик-архимандрит…
Как много лет за ним, прошедших чередою,
И он живет средь нас, невидим и забыт..
Как призрак той Руси, что канула навеки,
Как призрак той Руси, что будет жить всегда.
«Благоволение да снидет в человеки»
И Вифлеемская засветится звезда!...
Вот служба кончилась.
Темнеют храма своды.
Ушел в алтарь седой архимандрит…
Но под дождем парижской непогоды
На рю Дарю толпа еще стоит…
1937
В публикации использованы материалы из фондов Дома-музея Марины Цветаевой и материалы сайта http://librarium.fr/ru/newspapers/russiaillustrated