Наступит день, когда ее творчество будет заново открыто
и оценено, и займет заслуженное место как один из самых
интересных поэтических документов эпохи.
М. Слоним
Марк Львович Слоним (1894–1976) – общественно-политический деятель, эсер (бывший член Учредительного собрания), публицист, литературный критик, переводчик, редактор. Родом он из Одессы, где окончил классическую гимназию, затем учился на историко-филологическом факультете Института высших наук во Флоренции (Италия). В 1914 г. вернулся в Россию и окончил романо-германское отделение Петроградского университета. В России, после Февральской революции, участвовал в политической борьбе (на стороне антибольшевистских сил), был избран в Учредительное собрание от Бессарабского избирательного округа по списку социал-революционеров. С весны 1918 г. – в Киеве, где редактировал эсеровскую газету, затем перебрался на Урал, вошел в комитет членов Учредительного собрания. Осенью 1918 г. Слоним – секретарь государственного совещания в Уфе. После прихода к власти А.В. Колчака и ареста видных деятелей эсеровской партии выехал через Японию в Европу. С 1919 г. – в эмиграции. Жил во Флоренции (где получил ученое звание доктора философии), в Берлине, с 1922 г. в Праге, с 1927 г. в Париже.
Но более всего он известен не как политик, а как редактор толстого ежемесячного журнала «политики и культуры» (сначала газета, потом еженедельник) «Воля России» (Прага, 1922–1932), в котором заведовал литературной частью. Вел отделы: литературный дневник, литературная хроника, обзор журналов. Журнал отвергал как большевизм, так и иллюзии о возможной реставрации прежнего режима в России.
М.Л. Слоним считал, что делить литературу на две половины – на эмигрантскую и русскую, советскую – неправильно, и рассматривал ее как единый, непрерывный процесс. Но будущее русской литературы, – полагал он, – за новым поколением писателей, а эмигрантские литераторы, пишущие по старинке, обречены на вымирание. Слоним ратовал за обновление тем и художественных средств выражения, а также за создание «новой русской литературы». Поэтому и печатал он в своем журнале многих молодых эмигрантских писателей и поэтов (Г. Газданов, А. Гингер, В. Варшавский, А. Ладинский, Б. Поплавский, Б. Сосинский и др.). Конечно, нельзя не отметить роль М.Л. Слонима как организатора и руководителя литературного объединения «Кочевье» (Париж, 1928–1939), также ориентированного на литературную эмигрантскую молодежь. В течение одиннадцати лет молодые начинающие писатели и поэты, и не только молодые, охотно посещали «четверги» в таверне Дюмениль на Монпарнасе. Деятельность объединения была лишена каких-либо партийных пристрастий. Проводились творческие вечера писателей, в том числе 10 апреля 1930 г. состоялся вечер М. Цветаевой.
С Цветаевой Слонима познакомил Андрей Белый в Берлине. «…Потом Марина Цветаева приехала в Прагу. Надо было печататься. А где печататься? Журнал “Воля России” был журналом эсеров. А она считалась белой». Слоним, что называется, вошел в положение, хотя, как он признавался, это было сопряжено с некоторыми проблемами: «В России я ее стихов никогда не читал, а узнал ее стихи в Берлине. Она дала свои стихи в “Волю России”, и я их напечатал, несмотря на протесты. Говорили – слишком трудно, в ее стихах ничего не понять! С 1922 до 1932 она печаталась очень много и регулярно».
В «Волю России» Цветаева передала стихотворение из цикла «Сугробы», пьесу «Приключение». Кстати, Слоним с большим интересом отнесся к этой цветаевской пьесе, ведь он сам переводил в это время книгу «Воспоминания Казановы» (вышла в 1923 г. в Берлине).
Журнал постоянно предоставлял Цветаевой свои страницы. Там были опубликованы «Поэма Воздуха», «Поэма Лестницы», «Полотерская», «Красный бычок», «Крысолов», очерки о Валерии Брюсове и Наталье Гончаровой, цикл «Маяковскому» и многое другое (всего напечатано 46 стихотворных и прозаических текстов). «Пока держалась “Воля России”, она печаталась. “Воля России” ей все время давала авансы, поддерживала ее. Это все было с 22-го по 32-й год. После закрытия “Воли России” не осталось возможности нигде печататься, и наступила настоящая нищета». Надо отметить, что все произведения Цветаевой публиковались в журнале в полном объеме и без каких-либо изъятий.
Слоним вспоминал отношение литературной общественности к Цветаевой в Праге: «Правые ее не приняли за то, что она печаталась в журнале “Воля России”, журнале эсеров, и за то, что, как они понимали, она была гораздо более революционной, чем те, кто прикрывался революционными лозунгами. То, что она совершила, именно и была та революция слова и духа, о которой забывают у нас на родине. А левые не прощали ей того, что она воспевала белую мечту».
Аарон Билис. Портрет Марины Цветаевой
«Теперь уже нельзя сказать: «Нам остается только имя!»
Аарону Львовичу Билису – на память о тяжком (для него!)
сеансе («смейтесь!», «смейтесь же!»)
Вечер 30-го мая 1931 г. Париж Марина Цветаева»
Слоним всячески защищал Цветаеву. Он считал ее «одной из лучших поэтесс», которая «является примечательным литературным явлением». Так он писал в рецензии на книгу Марины Цветаевой «Разлука».
В другой рецензии, на книгу «После России» (Дни. 1928, 17 июня), он отмечал: «Цветаева – своеобразный и большой поэт. Вместе с Пастернаком она, пожалуй, является наиболее яркой представительницей русской поэзии». Он подчеркивал, что «Цветаева всегда ищет в каждом слове его истинного, первоначального значения… Слово для нее всегда связано с его смысловой природой, и за сближениями речений и звуков чувствуется у нее всегда более трудное и сложное соединение понятий». Слоним, кстати, помогал и распространять этот сборник, который покупался с большим трудом.
Он поддерживал и «Поэму Горы», напечатанную в журнале «Версты». Тогда на нее обрушился град критики. Особенно постарались И. Бунин и З. Гиппиус (Антон Крайний). Крайне резко и с высокомерием высказались они и о направленности журнала, и о поэме «здешней великой» (слова Гиппиус. – Т. Г.)» Цветаевой, которая в «усердии своем» «перемахивает к довольно запредельным “новшествам”». Так же дерзко отвечал критикам Марк Слоним: «Конечно, Цветаева – мастер слова, но нет ничего неправильнее формального к ней подхода. <…> Многие жалуются, что не могут понять ее стихов: на самом деле они не хотят сделать известного напряжения, чтобы проследить за бегом мыслей, за переполненностью ее души – на высоте люди со слабыми легкими – задыхаются. Цветаева – новое». Новое – вот ключевое слово. Именно это и совпадало с концепцией журнала.
В 1927 г. в «Воле России» была помещена статья Слонима «Десять лет русской литературы», где он писал, что Цветаева «выросла в поэта “большого стиля”. <…> “Поэма Горы”, “Поэма Конца”, “Мóлодец”, “Разлука” – лучшее, что она написала за последние годы».
Аарон Билис. Портрет Марка Слонима
«Спасибо за то, что благодаря Вам
я увидел самого себя. Марк Слоним»
В Праге Цветаева и Слоним стали не только редактором и автором, но и друзьями. Говорили даже (например, отец Александр Туринцев), что какое-то время Марк Слоним был влюблен «в нее и много ею занимался и ее поддерживал». Они действительно часто встречались, гуляли по Праге, сидели в многочисленных пражских кафе (Цветаева потом писала: «Я Праги совершенно не знаю. <…> Не была ни в одном музее, ни на одном концерте, – только в кафе со С<лонимом>. Зато, кажется, во всех»). Именно Слоним, гуляя с Цветаевой по Праге, обратил ее внимание на статую юноши под Карловым мостом. Через два дня Цветаева показала ему написанное в ту же ночь стихотворение «Пражский рыцарь».
Экономист и литератор Далмат Александрович Лутохин (1885–1942) оставил нам словесный портрет М.Л. Слонима того времени: «…молодой журналист, европейского вида, несколько тщедушный, очень изящный по внешности. Быстрый, лаконичный, пожалуй, официальный. В несколько слов решает вопрос – и погружается опять в рукописи».
Слоним так объяснял свои отношения с Цветаевой в этот период их жизни: в то время «…между нами завязалась настоящая дружба. <…> Она была старше меня (всего на два года. – Т. Г.). Я тогда был молод. Когда ей было трудно, она приходила ко мне. Я ей был настоящей опорой, человеком и другом, который мог помочь. Я очень старался облегчить ей жизнь».
Слоним знал и семью Цветаевой, он дарил игрушки Але, только что родившемуся Муру передал крестик и иконку от себя, а от редакции «Воли России» – детскую коляску. Правда, поблагодарила Цветаева за этот подарок весьма своеобразно, не Слониму лично сказала она добрые слова, а передала их ему через Анну Тескову: «Если увидите Слонима, передайте ему (сторонне, не от меня) мое восхищение: я не умею благодарить в упор, так же, как не умею, чтобы меня благодарили, – боюсь, что они все сочтут меня бесчувственной».
Очень много сделал Слоним для Цветаевой и ее семьи: именно он достал визу для переезда Цветаевой в Париж, устроил С.Я. Эфрона в 1925 г. в санаторий, познакомил Цветаеву с Н.С. Гончаровой, очерк о которой (полная версия, 2/3 для перевода на сербский) был напечатан в «Воле России» (№ 5–9 за 1929 г.), а также и с семьей Лебедевых, с которыми она очень подружилась, платил ей самые высокие гонорары, напечатал в «Воле России» статью Сергея Эфрона «Советская кинопромышленность» (1931), а потом и статью Цветаевой «О новой русской детской книге» (№ 5/6), которую отказались печатать в «Новой газете», в конце 1931 – начале 1932 г. «организовал нечто вроде комитета», собиравшего для Цветаевой деньги. Перечень этот можно продолжить…
Слоним понимал Цветаеву, ее трудную, изломанную обстоятельствами жизнь, и относился к ней очень нежно, называя ее «одна голая душа», подчеркивая тем и ее страдания, и одновременно ее женственность, «несмотря на мужской задор». Он служил своего рода «жилеткой», в которую можно поплакаться: Цветаева часто говорила с ним не только о литературе и искусстве, но и о чем-то личном (у обоих в это время были проблемы в делах сердечных). Зная об особенно трепетном отношении Цветаевой к Р.М. Рильке, Марк Львович с осторожностью сообщил ей о его смерти. Слоним пытался устроить ее французские переводы стихотворений Пушкина (хотя они ему не очень нравились), восторженно оценил «Новогоднее» (он должен был делать доклад на цветаевском вечере).
Но отношения с Цветаевой, несмотря на верную и долгую дружбу и помощь, складывались непросто.
* * *
«Из многих людей – за многие годы – он мне самый близкий: по не-мужскому своему, не-женскому, третьего царства – облику… <…> И если бы не захватанность и не страшность этого слова … я бы просто сказала, что я его люблю», – так оценивала Цветаева Слонима. Она даже придумала ему замечательное домашнее прозвище – говорящее – «дорогой», но в тетради, однако, не без ехидства записала: «1 сентября 1929 г.: Слониму: – Почему у Вас такое звериное название?» Она жаловалась своей подруге О.Е. Колбасиной-Черновой, что они со Слонимом ссорились и мирились, но «расставались друзьями», правда «не без легкого скребения в сердце» (2 ноября 1924 г.). Тому же адресату несколькими днями позже она так отозвалась о Слониме: «На людях я его всегда защищаю и отношусь к нему с добротой, но есть что-то в этой доброте моей от моей высокой меры, а м<ожет> б<ыть> – просто от презрения». Действительно, однажды Цветаева публично защитила Слонима, резко осадив оскорбившего его недоброжелателя. Это случилось на докладе «Сталин и Гитлер», который прочитал Слоним.
Те шесть писем Цветаевой к Слониму (черновики, отрывки, которые сохранились в ее тетрадях, из полутораста, безвозвратно утерянных), полны упреков и претензий в его адрес, а также надежд на более близкие, глубокие отношения. Драматизм их отношений быстро нарастал. Коллизия заключалась в том, что Цветаевой, как всегда, хотелось подчинить человека себе целиком и полностью, превратить его в своего паладина, безропотно выполнявшего ее капризы. У него «всё важнее, всё нужнее, всё непреложнее меня: семья, дела, любовь». «…А я в Вашей жизни – душа <…> с душою Вы не считаетесь», – жаловалась она. «Дышите мной!» – требовала она от Слонима.
Но Марк Львович был человек самодостаточный, деловой, умный и весьма прагматичный, и на него не подействовала магия цветаевского обольщения. Марина Ивановна хотела, чтобы «ради нее» он «отказался от своей жизни, работы». «Это мог сделать только человек очень среднего калибра, а она такого бы презирала», – объяснял Слоним впоследствии. И, как всегда Цветаева это делала со своими друзьями, которых сначала возвеличивала, идеализировала, она и в этот раз попыталась развенчать созданный ею кумир: «Ему со мной дружить трудно, я не только хотела, а видела его большим. <…> Я о нем редко думаю, но когда думаю – всегда с жалостью, как о недостойно-больном, или больном, недостойном боли», – писала она в 1927 г. А.А. Тесковой.
Конфликт все более и более разрастался. Цветаева постоянно жаловалась на Слонима своим подругам в письмах (особенно Анне Тесковой). Она все время пыталась досадить Слониму, задеть, обидеть его. Однажды она решила Слонима разыграть, язвительно и недобро: «Пошлю ему на Новый Год тот стих… (“Как живется Вам…”). Пусть резнет по сердцу или хлестнет по самолюбию…» (письмо О.Е. Колбасиной-Черновой от 27 декабря 1924 г.).
Впоследствии Слоним вспоминал, что стихотворение «Попытка ревности» он первоначально принял как обращенное к нему, но потом понял, что адресатом был Родзевич и Марина специально послала ему это стихотворение, чтобы позлить его. «…Еще пуще ее обижало, что я не испытывал к ней ни страсти, ни безумной любви и вместо них мог предложить лишь преданность и привязанность, как товарищ и родной ей человек. <…> А я знал, что наши жизненные пути не совпадают, только порой скрещиваются, и что у нас обоих совершенно неодинаковые судьбы. Отсюда ее ошибочное мнение, будто я ее оттолкнул, более того, променял на ничтожных женщин, предпочел “труху гипсовую каррарскому мрамору” (так она писала в “Попытке ревности”)».
Цветаева постоянно обвиняла Слонима в самолюбии, бессердечии, необязательности, легкомыслии: то утверждала, что он якобы отказался купить у нее книгу «Романтика» (под таким названием Цветаева намеревалась издать сборник своих пьес), о которой Слоним позже говорил, что не давал такого обещания, то жаловалась на эсеров, и, в первую очередь, на Слонима, в том, что они не помогли ей продлить чешское пособие без прибытия в Прагу (они «для меня ничего не сделали»), хотя, как отмечает В.Ф. Булгаков, «именно благодаря представительству “эсеров” (особо влиятельной группы в Праге)» удалось решить этот вопрос (правда, стипендия была уменьшена наполовину), то упрекала в донжуанстве: «на что его хватает: влюбленность в очередную и хроническое кокетство с дочерью», то обвиняла в потере ящика с книгами («на нем мои буквы»), который, как она считала, «бросил» Марк Львович, несмотря на ее «горячие просьбы переслать», то в том, что он не приглашает ее в свою якобы роскошную виллу в Париже, и т.д., и т.п.
И как итог: «Он совершенно бездушный человек, бездушие беру не как порок, а как изъян (нé данное)».
Но об этих оценках своей личности Слоним тогда ничего не знал.
В 1927 г. Цветаева писала Тесковой: «В Праге мне было лучше… была обездоленная и благородная русская молодежь, добрая веселая и любящая семья Лебедевых, был Сло<ним> (отпал? отстал? – “тот поезд, на который все опаздывают” – я о поэте)». Слоним отвечал впоследствии: «…я никуда не опоздал, ибо <…> cразу оценил М<арину> И<вановну> – еще в 1922 году, несмотря на сопротивление моих коллег, начал ее усиленно печатать и до самого ее отъезда защищал и печатно, и устно, и помогал всем, чем мог».
Но в очередной раз Марина, скорее всего предполагая, что их дружба со Слонимом завершается, требует от Тесковой точного отчета о предстоящей лекции Слонима, посвященной ее, Цветаевой, творчеству (которая состоялась 11 февраля 1927 г. в Чешско-русской Едноте): «…запомните возможно точнее, ведь это вроде эпилога, нет, – некролога целой долгой дружбы. Мне хочется знать, хорошо ли он знает – чтó потерял?»
Слоним позднее защищался: «В феврале 27-го года, несмотря на большое личное горе, читал о ней лекцию в Едноте – и потому, что хотел говорить о ее творчестве, и потому, что моя оценка могла хоть косвенно повлиять на продление ее чешской субсидии». Марина была несправедлива к Марку Львовичу, ведь она знала, что он совсем недавно похоронил невесту Лариссу (так писали это имя в эмиграции. – Т. Г.) Бучковскую, погибшую в автокатастрофе. Он обвинил Марину в жестокосердии: «Она ни словом, ни письмом меня не попыталась поддержать в этот момент, один из самых страшных в моей жизни. Это – странная какая-то ее жестокость, холод, бесчувствие, соединенные с мстительностью. Годы прошли – очень для нее тяжелые, – прежде чем она убедилась, что не права, потому что моя дружба к ней не поколебалась».
Но Цветаева как будто этого не замечала, она считала Слонима человеком легкомысленным, не способным на большие и глубокие чувства. «Легкомысленной» она назвала и его книгу о Чехии «По золотой тропе»: «…очень поверхностна… на такую книгу нужна любовь, у него туризм».
Цветаева уже готовилась к отъезду в СССР, но точной даты не знала (все зависело от советских властей). Слоним уезжал из Парижа, поэтому понимал, что не сможет встретиться и попрощаться с Мариной Ивановной перед отъездом. Тогда 12 июля 1938 г. он написал ей «Письмо на прощание»:
«Дорогая М<арина>,
Я завтра уезжаю, и нам не удастся встретиться. Я не прощусь с Вами, не обниму, не поцелую – м<ожет> б<ыть> в последний раз. Увидимся ли мы и когда? И даже те скупые часы, какие были нам даны в эти последние годы – кажутся такой близостью по сравнению с провалом отъезда.
Хочется мне сказать Вам очень многое – о том, что Вы сами знаете и о чем мы не говорили. Я знаю всё дурное, что я причинил Вам. Знаю всё неправильное, что делал.
Но я хочу, чтобы одному Вы верили: в чем-то основном я не изменил Вам, и – несмотря на все мои поступки, или мое отсутствие – я был Вашим верным другом – и буду им всегда, до конца Вашей и моей жизни. Где бы Вы ни были, чтó бы Вы ни делали, знайте всегда, что можете на эту дружбу и эту верность рассчитывать… <…>
До свидания.
Обнимаю и целую Вас от всей души».
Но в 38-м Цветаева не уехала, и ее встреча со Слонимом состоялась в начале июня 1939 г. Марк Львович вспоминал, как Марина с сыном пришла к нему, чтобы попрощаться перед отъездом в СССР. Они долго беседовали, вспоминали Прагу, прогулки по городу, Цветаева читала отрывки из поэмы «Автобус». Спросила, может ли она оставить Слониму некоторые свои рукописи. Засиделись допоздна. «На площадке перед моей квартирой мы обнялись. Я от волнения не мог говорить ни слова и безмолвно смотрел, как М<арина> И<вановна> с сыном вошли в кабину лифта, как он двинулся, и лица их уплыли вниз – навсегда».
* * *
На этом, казалось бы, и была поставлена точка во взаимоотношениях Цветаевой и Слонима. Но много лет спустя Цветаева напомнила о себе, и не самым благородным образом.
В 1969 г. вышла в свет книга «Письма Анне Тесковой» под редакцией Вадима Морковина. Когда Слоним прочитал ее (хотя многие письма, в том числе и касающиеся его, печатались с большими купюрами), он был оскорблен высказываниями Цветаевой в его адрес в письмах к своей корреспондентке. В 1971 г. он передал исследовательнице творчества Цветаевой Веронике Константиновне Лосской текст, озаглавленный «Для будущих биографов Цветаевой. Июль 1970. Марк Слоним», с просьбой напечатать его лишь после его смерти. Здесь Слоним собрал весь «перечень взаимных болей, бед и обид» и дал ответы на «возмутительные пассажи» – так он назвал упреки Цветаевой в свой адрес.
На полях этой книги он сделал свои «горестные заметы». Среди многих несправедливых упреков самым возмутительным назвал историю с рукописью «Юношеские стихи». В письме к Тесковой от 18 ноября 1928 г. Цветаева просила своего адресата: «…необходимо во что бы то ни стало выцарапать у Марка Львовича мою рукопись “Юношеские стихи”. Писать ему – мне – бесполезно, либо не ответит, либо не сделает. <…> На Марка Львовича никакой надежды…» Слоним по этому поводу вспоминал: «Она дала мне их для “В<оли> Р<оссии>”, я ей сказал в 1927 году или в начале 28-го, что лучше их напечатать в “Последних новостях” или “Современных записках”, ибо нигде, как в “В<оле> Р<оссии>”, может она печатать свое новое, самое смелое. Я предпочитал то, что другие боялись печатать. И поэтому такая чушь, что я не отослал бы “Юношеских стихов” – да я в тот же день и с превеликим удовольствием это сделал бы, эта тетрадь мне как редактору была в тягость. Неужели она этого не понимала – несмотря на весь свой ум?»
Цветаева сетовала, что от «Перекопа» «даже “В<оля> Р<оссии>” отказалась – мягко, конечно, – не задевая, скорее отвела, чем отказалась». Слоним позднее рассказал об этой истории: «…в начале 1929 года М<арина> И<вановна> заканчивала свой “Перекоп” и дала мне прочесть эту “белогвардейскую поэму”, как она называла ее с усмешкой. <…> Я сказал, что если “Перекоп” нельзя устроить в другом журнале, мы можем его напечатать, ведь мы ни одной ее вещи не отвергли – но, честно говоря, сделаем это без особого энтузиазма». Не торопиться с изданием этой поэмы советовал и Сергей Яковлевич «и – редкий случай – она его послушалась».
Cледующее обвинение состояло в том, как мало внимания уделял Слоним ей, Цветаевой, на заседании «Кочевья» 7 апреля 1929 г., где он председательствовал: «Была и я – как гость. …справа блондинка, слева блондинка, обе к литературе непричастные. Не обмолвилась ни словом <…> впрочем, слово было: о гончаровской статье – два листа или полтора листа. Не усмотрите в этом обиды – только задумчивость». – Слоним после сказал в свое оправдание: «Как я мог разговаривать с ней на таком собрании – Бог ведает, а “Наталья Гончарова”, очерк был на 80 страниц, точнее 78 – пять листов».
7 августа 1929 г. Цветаева с гневом писала Тесковой о Слониме: «Его воспитанность часто накожная (ergo: ничтожная)… Но он не груб, ибо грубость – активность и страстность, либо: природа, дикарство, а в нем: ни активности (кроме как в политике или очередном романе) ни страстности (никогда!) и уж конечно – ни природы. Точно он не рожден, а сделан» – это по поводу того, что Слоним не предупредил, что окончание очерка о Гончаровой пойдет в следующем номере, ограничившись лишь записью об этом в журнале.
Несколькими месяцами ранее, 17 марта 1929 г., той же Тесковой Марина Ивановна сообщала свои впечатления о докладе Слонима о молодой зарубежной литературе: «Мысли М<арка> Л<ьвовича> часто остры, форма обща, все время переводит на настоящие слова. Те мысли – не теми словами». Доклад состоялся на литературном вечере объединения «Кочевье».
В 1928 г. Слоним переехал из Праги в Париж, где журнал приобрел себе типографию, названную Франко-славянской, и редакция частично перебралась туда. Однако доход от журнала был весьма недостаточен, и издание прекратило существование. Поэтому в 1931-м появилась «Новая газета. Двухнедельник литературы и искусства» (Париж; выпущено 5 номеров. Редактор Слоним), для которой Слоним попросил Цветаеву подготовить статью. «Написала о новой детской книге – там, в России, о ее богатстве, сказочном реализме (если хотите – почвенной фантастике), о ее несравненных преимуществах над дошкольной литературой моего детства и – эмиграции. (Все на цитатах.) <…> Нынче письмо: статьи взять не могут, п<отому> ч<то> де и в России есть плохие детские книжки.
Писала – даром», – жалуется Цветаева Тесковой.
«(NB! В статье, кстати, ни разу! “советская” – все время: русская, ни тени политики, которая в мою тему (до-школьный ребенок) и не входила).
Деньги, на к<ото>рые издается газета, явно эмигрантские. Напиши мне Слоним тáк, я бы смирилась (NB! Не стóю же я – эмигрантских тысяч!), тáк я – высокомерно и безмолвно отстраняюсь».
Как уже говорилось, статья была опубликована в том же году в «Воле России» № 5–6). Надо отметить, что Цветаева дважды участвовала в ответах на анкеты этой редакции писателям. Список цветаевских претензий к Слониму весьма длинен, здесь упомянуты лишь некоторые из них.
Прочитав упреки Цветаевой в свой адрес, Слоним не затаил злобы, не стал мстить. В том же 1971 г. (вскоре после передачи им машинописи своего письма В.К. Лосской) Марк Львович написал воспоминания о Цветаевой, очень обстоятельные и добрые. И ни слова намека на причиненные ему Цветаевой обиды, хотя существовавшие между ними противоречия он не скрывал. Слоним считал Цветаеву большим поэтом, женщиной с трагической судьбой и очень хорошо понимал ее. Он всегда подчеркивал, что главной в их отношениях была дружба: «…Я был Вашим верным другом – и буду им всегда, до конца Вашей и моей жизни».
Пусть они останутся друзьями и в нашей памяти.
Татьяна Горькова
-------------
Статья (с некоторыми изменениями) под названием «“Ему со мной дружить трудно…” (Марина Цветаева и Марк Слоним)» была опубликована в кн.: Вестник истории, литературы, искусства / Российская академия наук. Отд-ние ист.-фил. наук. Альм. Т. ХI. – М.: Собрание, 2016. [Под. ред. В.Л. Телицына].
Литература
Modern Russian Literature. New York, 1953. Цит. по кн.: // Цветаева в критике современников: В 2 ч. Ч. II. 1942–1987 годы. Обреченность на время / Сост. Л.А. Мнухин; подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина и Е.В. Толкачевой. – М.: Аграф, 2003.
Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Воспоминания современников. М.: ПРОЗАиК, 2011.
Лутохин Д.А. Зарубежные пастыри. Минувшее. Ист. альм. 22. СПб.: Atheneum–Феникс, 1997.
Цветаева М. Письма к Анне Тесковой / Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Мемориальный Дом-музей Марины Цветаевой в Болшеве, 2008.
Письма Сергея Эфрона Евгению Недзельскому / Публ. Л.В. Зубовой. Примеч. Е.И. Лубянниковой, Л.В. Зубовой, Е.Б. Коркиной, Г.В. Ванечковой. – Abo/Turku, 1994.
Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. – М.: Эллис Лак, 1997.
Слоним М. Рец.: Марина Цветаева. Разлука: Стихи. М.–Берлин: Геликон, 1922 // Марина Цветаева в критике современников: В 2 ч. Ч. I. 1910–1941 годы. Родство и чуждость / Сост., подгот. текста и коммент. Л.А. Мнухина; предисл., подгот. текста, коммент. Е.В. Толкачевой. – М.: Аграф, 2003.
Слоним М. О Марине Цветаевой. Из воспоминаний // Цветаева в воспоминаниях современников. Годы эмиграции / Сост., подгот. текста, вступ. статья, примеч. Л. Мнухина, Л. Турчинского. – М.: Аграф, 2002.
Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подгот. текста, предисл. и примеч. Е.Б. Коркиной и И.Д. Шевеленко. – М.: Эллис Лак, 1997.
Цветаева М. Письма 1924–1927 / Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 2013.
Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза / Сост., подгот. текста, коммент. А.А. Саакянц, Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1994.
Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. Письма / Вступ. статья А.А. Саакянц. Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1995.
Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 7. Письма / Сост., подгот. текста, коммент. Л.А. Мнухина. – М.: Эллис Лак, 1995.
Использованы архивные материалы Дома-музея Марины Цветаевой, а также материалы альбома: Русские портреты Аарона Билиса / Дом-музей М.И.Цветаевой в Болшеве. Дом-музей Марины Цветаевой (Москва). М.: Собрание, 2017.